Вероятнее всего, археологические изыскания его совершенно не волновали. Как и налитая бледная грудь жены хозяина дома. Очередной, но в подробности, так сказать, никто. Не трогали его ни вечерние посиделки у камина, ни, вот уж точно, ночные спиритические сеансы в беседке у пруда, где неверный огонек свечи то и дело рисковал оставить впечатлительных господ без света и с копной седых волос.
Сам Джефри, и имя это ему совершенно не шло, отзывался о своем бдении наедине с книгой наверху в спальне, как о возможности побыть в тишине после многоликой толпы, предаться молчаливому созерцанию прекрасного (не эротические ли карточки, запрятанные в одном томике, считались прекрасными?). В такие моменты лицо его, выбритое тщательно, но неправильно, с мелкой россыпью травмированной лезвием кожи, приобретало выражение рассеянного довольства. Можно подумать, занимался он чем-то настолько нетривиальным, возвышенным и нетипичным для той массы среднего достатка, которая по обыкновению окружала его в рабочие часы днем, что делиться сим с широкой публикой считалось кощунственным.
- Сэр, вы были так любезны, впустив меня в святую святых. - Говорил он, прохаживаясь по библиотеке столь просторной, что на втором ярусе можно было расположиться с комфортом на софе у окна. - У вас столько редких книг! Хотя бы это собрание...
О своих редких книгах говорить принято с гордостью и тщательно выверенным интересом, поэтому за подобными разговорами они обязательно проводили час или два после плотного обеда в кругу дам и снизошедшей профессуры, уставшей от изысканий. Джефри надобно было интересоваться собраниями совершенно иного толка, к тому же, их в библиотеке действительно в достатке, однако же, заручившись поддержкой надежно сколоченной лестницы, он лез именно к дальней полке, где не таясь рассматривал изодранные временем, давно засаленные корешки. Такое собрание не для публики, демонстрировать его в обществе, не имеющим к тому никакого отношения, было настолько же опрометчиво, насколько удобно - дамы, в сопровождении, конечно же, своих любопытных носов и скептически настроенных профессоров, первым делом лезли к такой коллекции, хихикали недолго и отвлекались на любовные романы. Мужчины, хмыкая попеременно на отсутствие названий и каких-либо признаков опознания авторства весьма странных опусов, подходили в течение получаса и осторожно, взяв за предлог книжицу, стоящую рядом, расспрашивали, зачем такие непонятные издания, видавшие ещё Раскол, не иначе, в такой прекрасной библиотеке красивого дома его почтенному хозяину. Получая в ответ неизменную правду, звучащую так невероятно, что даже женам стыдно пересказать, успокаивались. И так каждый раз.
Если хочешь спрятать что-то, оставь это на видном месте. А в его личные вещи за коллекцией эротических фотографий еще никто не забирался.
- Джефри, не хотите посмотреть на то самое собрание? - Он неизменно вежлив с этим чурбаном, не позволяет себе даже тени пренебрежения, которое чувствует по отношению к сыну пекаря и заезжей американской куртизанки, двадцать лет назад кутившей с его дядей. Как хорошо, что тот додумался уговорить свою любовницу дать ребенку чужую фамилию. Как хорошо, что Америка так далека от них. - Я храню его в своем кабинете.
Как же прекрасно, что родную кровь он чует за милю.
- M? - На лице Джефри читаются изумление, любопытство и восхищение. О, как же он похож на дядю. Такой же сопливый щенок, готовый взметнуть хвостом всю пыль в округе. Как ещё Билл, тот самый пекарь и агрессивный пьянчуга, рыжий, как раскаленное жерло печи, поверил, что этот чернявый юнец с теми самыми глазами Хиллов, действительно его сын. - Я думал, это всё сказки и его не существует!
Конечно сказки, идиот. Не думаешь же ты, что какой-то несуществующий шаман-египтянин, наглотавшись змеиного яда, действительно записал самые сильные заклинания за всю историю ведьм в туалетной книжечке с бархатной обложкой!
- Убираешь конкурентов?
Старуха, скрючившись над тарелкой с алой кашей ягод, даже не поднимает головы. Ей не нужно. Она всё еще, да в таком почтенном возрасте, когда большинство дам отдают разум сиделкам, чресла докторам-шарлатанам, душу богу... или кому придется, на самом деле, чувствует горячий ток крови, выплескивающийся из перерезанного горла, ощущает, как своё, угасающее биение сердца, тухнущий глянец зрачка и остывающую кожу. Ей не нужно и спрашивать, но, судя по всему, у дамы в почтенном возрасте сегодня болтливое настроение.
- Мередит. - Джон выпрямляется, стряхивая кровь с пальцев, как воду. Красные разводы марают манжеты, стекают по щеке к вороту, который он нетерпеливо расстегивает.
- Из мальчика мог бы выйти толк. - Разноцветные глаза следят за каждым движением узловатых пальцев, иссушенных временем и нелегкой долей последней ведьмы давно выкошенного ковена.
- Да, чтобы таскать болотную воду для твоих зелий.
- Ты не таскаешь
- Для этого есть слуги.
- Боишься упустить мою силу?
Старуха больше не перебирает ягоды. Мятая каша стекает по безвольно опущенным в миску кистям. Черный глаз ведьмы смотрит немного косо, из-за чего создается впечатление, будто её морщинистое вытянутое лицо разделено на два разных человека - та половина, что с голубой радужкой, кажется грустной, у неё опущены уголки глаза и рта; вторая при должном освещении напоминает демоническую маску, а при свете дня даже слепцу не покажется доброй, губы с этой стороны всегда изогнуты в остановившемся на половине оскале. Если Мередит и могла считаться красивой когда-то, то было это слишком давно.
Джон смеется. Ненависть ведьмы ощущается так живо, остро и пряно, что мурашки по коже. Его наставница, кошмар леди Хилл, смерть сэра Хилла, безымянная, но непроходящая чума для всей округи. Последняя ведьма ковена, вырезавшая подчистую всех конкуренток, впитавшая их силу и мощь, положившая начало тому, что впоследствии назовут "Бойней на холмах". Какой учитель, такой и ученик, да?
- О, Мередит. - Он подходит к неподвижной старухе, опускается на колени у её ног. Ведьма не двигается, смотря на него застывшим взглядом. - Ты отдашь силу только мне, дорогая. Я - единственный вариант, и ты сама это прекрасно понимаешь. Я - ребенок твоей неудавшейся ученицы, понесшей от человека, впитавшего кровь шотландских ведем через холмы, ставшие их могилами. Сегодня я убил последнего Хилла, и сегодня же я съем его плоть, выпью кровь, не оставлю от него ни единого воспоминания. Даже костей. Хочешь новый сервиз, бабушка?
- Нет.
Время замирает. Джон смотрит прямо в склонившееся к нему старческое лицо, как в бездну. Пусть ведьма стара, но за дряхлой плотью и обвисшей кожей прячется сила, которая не снилась ни одной из её последовательниц. Верховная, убившая сестер собственными руками. Каждую из двенадцати. Их сердца она съела сырыми, вырезав окропленным кинжалом проклятья на каждом теле, чтобы ни одна из загубленных ею душ не посмела вернуться из ада.
- Что?
Мередит улыбается, и это действительно страшно. Половина лица остается грустной, пока вторая кривится и ширится, расплываясь в воистину дьявольской усмешке. Крючковатые пальцы, пачкая кожу липкой ягодной жижей, оглаживают его лицо от виска ко рту. Джон не дышит.
- У тебя есть сестра, внучок.